Header image
line decor
line decor

 

 

 
 
«ФИЛОСОФ СМЕРТИ ФИЛОСОФИИ»
Интервью с Кареном Араевичем Свасьяном
«Литературная Россия» № 42 от 20.10.2006


Карен Араевич Свасьян (род. 1948) – русско-немецкий философ армянского происхождения, культуролог-антропософ. Составитель, редактор и один из переводчиков двухтомного собрания сочинений Фридриха Ницше, вышедшего в серии «Литературные памятники» в Москве в 1990 году. Переводчик и автор комментариев книги О. Шпенглера «Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории». Т 1. (М., 1993). Профессор Базельского университета (Швейцария), лауреат премии им. А. Гумбольдта. На последнем IV Российском философском конгрессе (Москва, 2005) Карен Араевич прочитал публичную лекцию на тему «О смерти истории философии», которая вызвала парадоксальный интерес. Наша беседа с Кареном Араевичем состоялась в рамках проекта «Современная русская философия».

– Карен Араевич, как вам Россия после годичного отсутствия?

– Когда я ехал из Пушкина по автотрассе, меня потряс щит «Ты красивее всех, Мариночка моя». Россия остаётся Россией. Но подобного рода безвкусицы я нигде больше не видел.

– Вы следите за развитием современной русской философии?

– Я должен понять вопрос «Что такое современная русская философия?». Я очень ответственно подхожу к выбору книг. Обычно это происходит так – я беру книгу, читаю несколько строк и тут же решаю, философская она или нефилософская. Из последних прочёл «Бесконечный тупик» Д. Е. Галковского. Галковский – это не философ. В России возникновение философии в строгом смысле связано с именем Г. Г. Шпета, который был ярым противником различных околесиц, настаивая на том, что философии нужно учиться. А не так – что придёт на ум, то и записывать. В «Бесконечном тупике» много интересных вещей, но это не философия.

– В организованный нами проект «Современная русская философия» приглашены очень разные философы, в том числе мыслящие на грани философии и литературы, философии и богословия, философии и психологии.

– В этом как раз и кроется проблема…

– Я понимаю вас, но для начала, согласитесь, нужно расчистить смотровую площадку. Если хотите – стереть пыль с кривого зеркала современной русской философии. Может быть, вы просто не отслеживаете современную русскую философию?

– Наверное. Мне очень трудно это делать, находясь в Швейцарии.

– За последние пятнадцать лет в России появилось много самостоятельных философов, чьи тексты можно назвать настоящими философскими бестселлерами.

– Например?

– Например, произведения Ф. И. Гиренка, В. А. Подороги, В. П. Руднева, М. Н. Эпштейна, А. А. Зиновьева. Причём, как вы понимаете, речь идёт об оригинальных философских концепциях, идущих вразрез с обезьянничаньем и попугайничаньем, во многом ещё свойственном нашей отечественной философии.

– Позвольте вас спросить, а кто определяет обезьянничанье и попугайничанье перед западной философией?

– Читатель.

– Какой читатель?

– Например, я.

– А вы можете определить оригинальность той или иной философской концепции? Каковы ваши критерии?

– Во-первых, концепция не должна быть перепеванием других философий. Во-вторых, она не должна быть адаптацией их на русской почве. В-третьих, нужно постараться обойтись без умножения сущностей (не в эпштейновском смысле слова). На мой взгляд, это попытка создать конкурентоспособную философию – под стать французской постмодернистской философии, англо-американской аналитической, немецкой классической. Под оригинальной философией я понимаю такую, которая навязывает себя всем остальным, становясь мировой, которую цитируют.

– Сейчас никакая философия не навязывает себя сама. Её навязывают журналисты.

– А американская философия, успех которой в мире напрямую зависит от доминирования США?

– В таком случае мы должны говорить об американской государственной философии, о философии ЦРУ. Философ может написать какую-нибудь книгу, но навязать её миру он не в состоянии. Конечно, когда О. Шпенглер написал «Закат Европы», то в течение 10-15 дней она разошлась многотысячным тиражом. Я не сомневаюсь, что если бы эта книга вышла сейчас, то она бы продавалась разве что только в России.

– Но ведь Ф. Фукуяму читают по всему миру. Его книги можно найти в любом книжном магазине.

– Правильно, потому что за Фукуямой стоят определённые круги, которые к философии не имеют никакого отношения. Английская и американская философия – это почти всегда интеллигентная служба (intelligence service). Рано или поздно мировые философии становятся навязчивыми, то есть всеми цитируемыми, но в этом нет заслуги самих философов. В последнее время появились так называемые философские звёзды, чья раскрутка сродни раскручиванию эстрадных звёзд. Публика сходит с ума, в том числе и философская.

– Как вы относитесь к современной русской философии, которая по преимуществу является постмодернистской?

– Когда говорят о постмодернистской русской философии, то я усматриваю в этом серьёзное противоречие. Потому что постмодерн в России – это по определению попугайничанье. Постмодерна в России быть не может. Россия по всем социальным параметрам находится сейчас не в таких условиях, в которых можно было бы позволить себе постмодерную роскошь. Постмодерн – это не какая-то наклейка. В странах Европы, да и то не во всех, это органическое с-ума-схождение. Так, как сходят с ума французы, русские не могут сходить. Постмодернистская философия – это, наверное, чисто французское философское сумасшествие.

– Хотите сказать, что главные постмодернисты сидят в Администрации Президента РФ, а не в Институте философии РАН?

– Я вообще не понимаю, что такое оригинальная философия? Я должен со всей ответственностью выдвинуть вопрос «А что такое в философии оригинальничанье?». Например, в 1917 г. в Германии появилась брошюра под названием «Плагиатор Бергсон». Анри Бергсона любили в Германии, но он имел несчастье с началом Первой мировой войны написать о том, что немцы – это варвары. После чего немцы рассвирепели и составили текст (который в каком-то смысле имел даже юридическую ценность), представляющий собой отсылки цитат из Шопенгауэра, Шеллинга. Но вопрос в том, кто не плагиатор? Если почитать Шеллинга, то и у него можно найти Плотина, у Плотина – Платона и т. д. По-моему, существует какой-то переход между оригинальной философией и попугайничаньем, – видимо, есть промежуточные ступени. Можно заниматься философией, опираясь на какого-нибудь западного мыслителя, но при этом не попугайничать.

– А быть комментатором его идей? Пропагандистом его образа философствования?

– Не обязательно его идей, ибо и у него я могу найти чужие мысли. Вы мне только дайте возможность – например, грант, и я вам такое найду. Те современные русские философы, которых вы назвали, считают, что русской философии не то, что в печатном виде, а вообще никогда не было. Почему же вы их называете современными русскими философами?

– Назовите ваш критерий?

– Я покупаю книгу и, если мне везёт, соотношу её со всеми ранее прочитанными. Я учился философии, и у меня сложилось более или менее определённое представление о том, что такое философия. На уровне классических текстов (от Платона до Гегеля) – это уровень напряжённости мысли.

– Как же вы ориентируетесь в книжном магазине?

– Мой секрет – круговая порука по сноскам, читая одну книгу, находишь отсылки на другие. Конечно, что всё это кустарщина. Я полагаюсь на везение. В современном мире философские структуры переживают сильный кризис. Философии в классическом смысле сейчас нет. Может быть, в России она есть. Может быть. Я просто этого не знаю. Но на Западе её нет, или она сведена к философии менеджмента (например, к философии заправки бензина). К любой вещи прикрепляется неоправданный предикат философии.

– Как раз в духе того, о чём мечтал Ницше: чтобы каждая вещь обзавелась собственной метафизикой…

– Ницше говорил о подлинной философии вещей, а не о пустом звуке. Философия обуви – это не когда пишут в инструкции, что правый ботинок нужно надеть на правую ногу, а левый – на левую.

– В вашем отношении к философии чувствуется какой-то мракобесный советский остаток – отношение к философии как к строгой академической («ботанической») сфере научной деятельности. 

– Моя позиция не скучна. Если бы вы знали, о чём идёт речь, вы бы так не говорили. Для того чтобы знать, что такое философия как строгая наука, нужно вообще забыть советскую философию, а читать Э. Гуссерля, который был автором манифеста философии как строгой науки (1911). Советским философом Гуссерль не был. Может быть, мог бы им стать, но всё-таки не стал.

– А вы себя называете философом или всё же побаиваетесь?

– Я не понимаю вашего вопроса.

– Считаете ли вы лично себя философом?

– При случае. Если я заправляю машину бензином, то я не назову себя философом. Когда вы меня об этом спрашиваете, то я назову себя философом.

– Каким именно? Русским, немецким?

– Я философствую на немецком языке. Я – немецкий философ, если это определение вас устраивает. За отсутствием немецких мне пришлось им стать.

– А немецкие философы признают вас таковым?

– Немецкие философы без ума от меня. Единственная обида в том, что у них ума-то нет. Они без ума от меня, не имея ума.

– Очень хороший ответ. Но разве в современной Германии все философы перевелись? (А Хабермас, а Апель, а Слотердайк?)

– Наверное, есть какие-то, но их очень мало. Недавно умер динозавр Г.-Х. Гадамер. Есть такой философ Рюдигер Сафрански, который написал биографию М. Хайдеггера (недавно вышла в серии ЖЗЛ) – один из участников немецкого философского квартета, самый серьёзный из этой кафейной тусовки.

– А есть ли среди них такие, которые станут философскими динозаврами в будущем? Помнится, Ницше имел всего лишь семь прижизненных читателей…

– Конечно же! Современная философия подобна засмолённым бутылкам, бросаемым с кораблей (то ли с тонущих, то ли с ещё держащихся на плаву) в открытое море. Когда-нибудь нам удастся выпустить из таких бутылок какого-нибудь философского джина. Если вы кого-то знаете, то скажите мне. Назовите имена ваших самородков?

– Я ограничусь метафорой засмолённых бутылок, бросаемых в открытое море с философского парохода…

– Мне интересно открывать малоизвестных философов – есть какая-то слабость к ним, причём не только к современным. Например, мне непонятно, почему имя Юлиуса Банзена, современника Шопенгауэра, Штирнера и Ницше, почти никто не знает, а его тексты до сих пор не переведены на русский язык. Банзена (Фауста Померании) любил часто цитировать Ницше. Но даже в Германии он не издаётся.

– А вы возьмётесь перевести Банзена?

– В принципе мог бы, но сейчас у меня цейтнот.

– Не являются ли малоизвестные философы побочным продуктом философствования, теми маргиналами, которые ушли в философское никуда?

– Философия является свершением в мировой человеческой истории. В настоящее время мы имеем возможность более или менее определить, когда начинается история философии и каковы вехи её развития. Философия вращается вокруг нескольких тем, которые остаются постоянными (вечными), несмотря на безуспешные попытки модифицировать их. Как ни странно, но во все времена было очень много философов. Просто навалом. Но в чём дело? Начинается отсеивание. Действует закон сита.

– Кто же отсеивает?

– Господин Истории. Когда у каждого из нас вдруг появляется интерес к философии, то может произойти приобщение. Как это происходит? Через чтение философских книг. Но я считаю, что философия кончилась. Это не значит, что не надо заниматься философией. Философия кончилась как свершение, как предвестие чего-то нового. Почему она кончилась? Потому что те вопросы, которые она со времён Платона (или ещё раньше) поднимала, исчерпали её содержание. Классическая философия сделала всё от себя зависящее. И потому она завершилась.

– Странно, что вы не отдаёте себе отчёта в том, что мы живём не в конце XX века с сознанием «эндизма» (конца времён), а в начале XXI века, который может стать веком «прото-» (по М. Н. Эпштейну)… Мне кажется, что вам нужно поменять философскую маску, а может быть, и старое философское платье..?

– Вы назвали мне имя Эпштейна, которого я не знаю. Я мог бы назвать вам с десяток имён (современных пишущих философов), которые бы вам также ничего не сказали. Но на этом основании я никаких выводов делать не буду. Разговор должен быть предметным.

– Хотите сказать, что роль философии как смысложизненной области всё больше переходит в область психологии, которая в XX веке расплодилась невероятно? Не станет ли философия служанкой психологии, как последняя до недавнего времени была служанкой философии? Не растворяется ли философия в психологии?

– Я тоже отвечу метафорой. Есть концертный зал, а в нём оркестр, который сидит на сцене. Зал полон. Нормальный зритель всегда сможет отличить высокий композиторский уровень, посреднический (музыканты), уровень сидящих в зале, а также уровень сидящих вне зала. Это очень банально. Нельзя просто из зала прыгать на сцену со своими инструментами и пиликать на них всё, что взбредёт в голову, – позаимствовав у кого-нибудь инструмент, начать дуть в него, считая себя музыкантом-постмодернистом. Это можно делать, но не в концертном зале. Для этого существуют кафе, бары, трактиры, сауны – места, мало приспособленные для отправления даже таких умственных нужд.

– А философский пароход подойдёт для этого?

– Может быть, но не сцена. Можно дудеть и на палубе. У слушателя может появиться чувство причастности, что-то обособленное, но не сразу он научится играть или писать музыку как Бетховен. Почему я не принимаю всю эту современную карусель? Потому что это бардак. На Западе много ненормальных по расчёту – человек делает себе визитки (пишет на них своё имя, а внизу – художник), раздаёт их, попадает на телевидение, обзаводиться тусовкой, но никто ещё не видел, на что он способен. Спустя какое-то время он берёт холст и наносит на него все возможные нечистоты – вплоть до экскрементов. Озаглавливает афоризмом из Платона или Ницше. Вывешивает это. Затем приходит быдло – зрители. Должна же быть элементарная порядочность! Всё можно, но в меру. Где же эта порядочность, чёрт возьми?! Философия кончилась без нас как классическая музыка. Нет сейчас Бетховена. Но есть выдающиеся исполнители. Деррида – это ананасы в шампанском. А вы мне дайте картошку!

– Может быть, психология в XX веке переживает свой схоластический период?

– Возможно. Но психология пытается решить очень важные проблемы человеческой души.

– Можно ли философствовать с нуля (или по крайней мере заново учиться философствовать с нуля), не читая ни Канта, ни Гегеля, ни Хайдеггера, ни Дерриду?

– Приблизительно так же, как можно начинать математику с нуля. Даже объективно завершившись, философия представляет собой знание, которое невозможно цинично отпихнуть ногой. Человек имеет возможность приобщиться к ней, но только через историю философии. Зачем изобретать колесо? Существуют определённые формы. Философия происходит в рамках. Конечно, можно где-нибудь сесть и философствовать (например, в трактирах, – Иван Карамазов – великий философ!), но для меня философия – это прежде всего профессия. Есть философия, которая солидна, профессиональна. Не каждый может академически заниматься философией. В мире всегда полно людей, которым что-то взбредёт в голову – какая-нибудь идея, какой-нибудь постмодерн, и они выдают это за великую философию. Раскрутка и пиар таких идей ни к чему хорошему не приводит.

– Можете назвать такого философа со своей idee fixe, которого распиарили в мирового?

– Я могу назвать очень много имён. Дайте мне список, из которого я буду вычёркивать тех, кто не соответствует званию настоящего философа. Через сто лет большинство из них пойдёт на свалку…

– И Хайдеггер?

– Ну да. Значит у нас беспредметный разговор.

– Но не Свасьян ведь..?

– Беспредметный разговор, беспредметный разговор… Во-первых, Хайдеггер не современный философ, и вы бьёте ниже пояса.

– Естественно, сам Хайдеггер о себе говорил, что его смогут понять только спустя 300 лет. А Деррида? А Фуко?

– Ну хорошо. Пускай остаётся, но я так не считаю. И Деррида, и Фуко – это модники, причём модники способные. Но они французы. Когда на русской почве так модничают, это и есть попугайничанье. Чтобы быть философом типа Дерриды, нужно писать и мыслить по-французски, адекватно языку. Как могут быть по-русски Иванушки International? Это ведь бред какой-то! Если вы не чувствуете всего нелепого диссонанса в этом сочетании, то мне просто не о чем говорить. Деррида, может быть, и вкусен на французском, а на русском языке он нелеп.

– Что же тогда из философии возможно на русском языке?

– Трудно сказать. Проблема русского языка заключается в том, что он слишком сильно варваризируется западными философскими терминологиями. Не лучше обстоит дело и в Германии.

А. Н.: Как вы относитесь к таким философским динозаврам, как Кант, Гегель, Витгенштейн?

– Их сейчас здесь нет. В их отсутствие вы оскорбляете их имена. Я имею честь, в значительной степени сдерживая себя, представлять их интересы.

– Не надо утруждать себя такой ответственностью. Мне кажется, что своими текстами они отстояли себя и без вашей услуги.

– Я – представитель их интересов…

– Они лично на вас возложили право представлять их интересы? Они вас в этом уполномочили?

– Это моя проблема.

– И вы пытаетесь переложить на меня свою проблему?

– Нет, я призываю вас к ответственности.

– А я призываю вас к философской беспочвенности.

– Не к философской ответственности, а к ответственности в выражениях.

– Хорошо, но кто же будет решать вечные вопросы в то время, когда старая философия закончилась? Кто теперь будет решать их, если все динозавры вымерли?

– Опять начинается беспредметный разговор.

– Что именно успела сделать классическая философия перед своей смертью?

– На примере французских постмодернистов очень хорошо наблюдать смерть философии: в центре их творчества – проблема грани мысли, – то место, где Лейбниц и Спиноза испытывают крах, – где отказывает классическая мысль. Возникает опасность деформации – любая грань опасна. Но французы знатоки, и это их оправдывает. Конец философии может быть началом чего-то другого, чего я не знаю, но лишь в том случае, если мы будем изучать скончавшуюся философию, когда знание её в нас будет идеальным. Но можно впасть и в нигилизм (французы), и сойти с ума (Ницше). Философия кончилась на исходе XIX века у таких философов, как Э. фон Гартман, Ф. Ницше, потому что на примере их творчества она показала своё совершенство. В начале XX века в философии произошёл кризис оснований. Она стала настолько обнажённой, что скончалась. У философии Античности, Средневековья был гарант – бытие. С Декарта начался поворот – от бытия к сознанию. С сознания как с гаранта начинается скат. Гарантом сознания является Бог. Кто субъект сознания как такового? Шеллинг объявлял трансцендентального субъекта. С Макса Штирнера началась настоящая катастрофа. Ницше констатировал смерть Бога как гаранта. Философия оказалась банкротом, свидетельницей своего собственного бессилия.

– Не боитесь, что вам могут приклеить философский бренд философа смерти философии?

– Со мной вы нарвались на человека воспитанного. Но я вам не позавидую, если вы нарвётесь на невоспитанного, – кто среагирует на вас по-мартин-иденовски. Есть Юлий Цезарь как историческое лицо, а есть Юлий Цезарь из сумасшедшего дома…

– А не кажется ли вам, что вся философия – это и есть одна большая больница # 6, состоящая из палат # 6?

– Недавно в Германии была продана картина, нарисованная обезьяной, за 20 тысяч евро. Конечно, если обезьяну будет раскручивать Глеб Павловский, то она сможет стать великим художником. Как мы вынуждены реагировать на всё то, что нам внушается? Есть люди, которые хуже обезьян.

– Дайте совет философствования по-новому?

– Для этого нужно либо выдумывать новый язык, либо расчётливо сходить с ума, чем сейчас кишит западная философия. У молодых людей это происходит более или менее эстетично, чего не скажешь об уже немолодых. И тех, и других я хотел бы увидеть, когда они пересчитывают сдачу в магазине.

http://www.litrossia.ru/article.php?article=831
http://www.litrossia.ru/article.php?article=841

Интервью было снято с сайта в мае 2007 г.

 

 
© А. С. Нилогов


Сайт управляется системой uCoz